Сказки мудры и многослойны. В них таятся пласты сокровенного смысла. «Аленький цветочек» Аксакова — метаистория, гипертекст, каждый поворот которого иллюстрирует что-то в тонкой настройке нашей души. Подобно младшей дочери купца, Настеньке, все мы оказались на необитаемом острове, на котором нам все время кажется, что тут кто-то есть. Нам кажется, что кто-то постоянно ведет с нами диалог. Кто-то позвал нас сюда и очень хочет с нами познакомиться. Он дает нам подарки.

Мы узнаем их. Настенька подходит к озеру, и вдруг перед ней лодка. Как? Откуда? Садится в лодку, и та начинает плыть — без весел. Она проголодалась — вот стол с яствами. Ее не оставляет чувство, что тут кто-то прячется. Кто же он? И нас в этом мире не оставляет чувство, будто здесь кто-то есть. Что вокруг нас не просто физический мир, а следы чьего-то присутствия. Морской прибой это не просто шум, а музыка, поющая о чем-то дальнем, неземном. Момент одиночества в утреннем лесу это не просто ленивая прогулка, а общение с кем-то. Мысль, высказанная другом, это не просто информация, а путь к осознанию себя. Читать далее То, чего могло бы и не быть →

Мы все читали и в научных и в художественных книгах о человеке, забывшем свое имя. Он бродит по улицам, все видит и воспринимает, только не может вспомнить, кто же он. Каждый человек — герой этой истории. Каждый из нас забыл, кто он… Мы все подвержены этой умственной болезни — мы забыли свои имена. Г.К. Честертон (Ортодоксия)

Чаще всего мы живем так, будто знаем, кто мы. Мы кем-то себя считаем и иногда даже думаем, что этого вполне достаточно. И все вроде бы хорошо, но бывают моменты, когда нас вдруг потрясает какая нежданная встреча с Чем-то или Кем-то, и тогда мы застываем на месте, вдруг осознавая, что подлинного себя мы не знаем. Эта встреча опрокидывает наш мир и заставляет нас признать: «А ведь я живу не своей жизнью». «Это не я».

Но кто я? Как мне имя? Внутри каждого свербит этот вопрос, но мы обычно задавливаем его в себе, чтобы жить «нормальной жизнью». Но как бы мы ни старались, кто-то время от времени все равно стучится в наше сердце и говорит мягко, но настойчиво: «Это не ты». «Как тебе имя?»

Иногда лукавить становится невыносимо, и тогда мы выходим навстречу этому голосу. Но, как ни странно, он не говорит нам ничего конкретного. Он не сообщает нам нашего имени, а, наоборот, спрашивает нас. Как тебя зовут? Разве ты сам не чувствуешь? Разве тебе не говорят другие? Что делает тебя живым? Ты ведь знаешь, отчего у тебя мурашки бегут по коже.

Томас Мертон, католический монах 20 века, говорил: «Святой – это человек, проживший свою жизнь». Какая это привилегия, в 100% случаев быть самим собой! Кто может этим похвастаться? Когда в любую секунду ты можешь сказать: «Это я». Я не прячусь, не притворяюсь, не пытаюсь внешне соответствовать какой-то норме, не стараюсь ничего заслужить. Я живу. Читать далее Проживи свою жизнь →

Внутренний мир человека во многом определяется призмой, через которую он смотрит на вещи. Знаю одного человека, что бы я ему ни сказал, он все истолковывает как обвинение, камень в свой огород. Даже если я пытаюсь сказать что-то доброжелательное — вероятность того, что это будет понято в «обвинительном» ключе очень велика. Ну прям как заколдованный.

Другой, что бы ему ни говорили, всегда находит, с чем бы поспорить. Он как будто воспринимает мир через призму «защита диссертации» — он будто стоит перед преподавательской комиссией, и ему нужно, во что бы то ни стало, защитить свою позицию. Хочется сказать: «Да расслабься ты, я просто тебе рассказываю свой опыт. Здесь не с чем спорить!» А он опять: «Знаешь, а я тут с тобой не согласен».

Третий всегда и во всем пытается уйти от конфликта, четвертому непременно нужно оправдание всех его действий, иначе он чувствует, что «ничего полезного не делает». Пятый уверен, что он хорош, только когда считает себя достаточно плохим. Шестой считает, что он плохой, и это хорошо. Я сам – призма. И чаще всего мы не замечаем ту призму, через которую мы интерпретируем мир. Но если ее заметить, чары разрушаются. Потому что эта призма — чисто ментальный конструкт, которого в реальности не существует. Это — чистая мнимость. Фантом, который мы приняли за истину. Читать далее Норма с угла ненормальности →

Когда мы стали покупать чай Ahmad Летний Чабрец, мне сразу понравилась картинка на упаковке, хотя сначала я не понял почему. Три барышни сидят на веранде за чаем, а четвертая – самая молодая – входит в дверь с букетом полевых цветов.

Со временем я понял, что, собственно, меня зацепило на этой картине Альберта Линча – то, что этим дамам совершенно нечего делать. Знаете, бывает такое состояние, когда после двух недель каникул вдруг понимаешь, что работа – это что-то из другой жизни. Жизнь течет неспешно, одно дело плавно перетекает в другое, а иногда вообще не перетекает.

Барышни эпохи Джейн Остин сидят за столом так, будто им нечего делать, но есть о чем поговорить. Когда ты ничем не занят, начинают проявляться нюансы жизни. Они просто пьют чай, наслаждаются компанией друг друга и радуются мелочам жизни – букету, собранному молодой девушкой, чаю, который хозяйка загородного дома разливает с явным удовольствием и знанием дела. Дамы одеты празднично, нарядно, даже изысканно, подчеркивая утонченность момента – здесь и сейчас жизнь видна во всех ее тонкостях, ароматах, красках, узорах и беседах.

Дама у окна пальцем заложила страницу в книге небольшого формата – скорее всего, это стихи. Они только что читали друг другу, еще мгновение назад, и теперь отвлеклись на вошедшую подругу. Прервались? Ну и что – времени-то полно. Каждое новое событие обогащает день новыми оттенками радости. Чем они займутся, когда попьют чай – Бог его знает. Тем, что придет в голову. Возможно, пойдут гулять до соседней деревни, чтобы заодно купить у соседа на пасеке свежего меда. Может быть, решат украсить веранду цветами к приезду гостей вечером. Может, пойдут плавать на лодке. Мы не знаем, и они не знают. В каком-то смысле даже Сам Бог не знает, что придет им в голову. И Он ждет, что же это будет.

Ему Самому интересно – ведь Святой Дух начинает вкладывать в наши сердца желания, только когда в нашей жизни наступает пауза. Мы ничего не делаем, мы просто есть. Наступает как бы пустота. Но, как говорил, В.И. Бибихин, это пустота, в которой таится слово «пусть». Это пустота потенциала. Пустота рождающая. Пустота напряжения перед появлением на свет чего-то нового, чего еще никогда не было.

Бесплодие – результат излишней деятельности. Мы не умеем просто быть. Быть – это великое искусство, которое мало кому доступно. Поэтому мы ничего не рождаем. Только пустота способна зачать. Мы не даем Святому Духа места. Он в нас не помещается. Мы не умеем ничего не делать. Надо учиться. Учиться быть. Это состояние ребенка, который встает утром и знает, что он сейчас будет играть. Ему нечего делать, кроме игры. У него нет проблем. Есть папа и мама – какие могут быть проблемы! Но есть карандаш, который почему-то превратился в дротик и просится, чтобы его запустили в пробегающего мимо кабана. Упс, это был не кабан, а папа. Ну ничего. После небольшой паузы, игра продолжается.

У псалмопевца есть похожая мысль в Пс. 130: «Я не входил в великое и для меня недосягаемое … как дитя, наевшееся и отпавшее от груди матери? Душа моя была во мне, как дитя, наевшееся и отпавшее от груди» (Синодальный перевод не совсем понятный, я перевел с английского).

Настоящая жизнь состоит из совершения совершенно бессмысленных вещей. Бессмысленных как сама игра. Как писал Честертон, признак душевного здоровья – совершение бессмысленных действий, таких как, например, раскачивание ногами под стулом или бездумное сбивание палкой высоких травинок. Таких как собирание букета цветов, которые завтра завянут. Или как наливание чая тихим солнечным утром в компании ничего не делающих друзей. Или как чтение пары поэтических строк, которые захватили тебя накануне. Или как прогулка в соседнюю деревню, когда тебе совершенно туда не надо.

В седьмой день Бог почил. Если мы хотим войти в Его покой, мы должны взять с Него пример и, наконец, усесться на диване в ожидании пустоты, которая таит в себе слово «пусть», «да будет». И тогда будет так.

Это придуманное интервью с Г.К. Честертоном было написано в качестве задания литературной студии «Изюминка». Прочитав его, один человек сказал мне: «Честертон никогда такого не говорил!» Ну, конечно, не говорил. Однако мог бы сказать. Главное в этом человеке — умение ухватить парадоксы бытия, умение намеренно столкнуть кажущиеся несовместимости, которые, ударяясь друг о друга, высекают искрящиеся пучки здравого смысла.

Большой грузный человек с веселой улыбкой идет рядом со мной по полю и вместо того, чтобы опираться на трость, которую держит в левой руке, лупит ею по траве. Он огромен, как тролль, и вместе с тем легок как перышко — кажется, эти сто тридцать килограмм вот-вот оторвутся от земли и воспарят к небу подобно воздушному шарику. Но если это произойдет, из его многочисленных карманов на землю посыплются весьма неожиданные предметы. Например, нож и пистолет.

— Г-н. Честертон, зачем вы носите нож и пистолет?

— Как зачем? Здравомыслящий человек не может быть безоружен. Ведь когда я чего-то боюсь, я должен с этим сразиться, иначе я раб того, чего боюсь. А здравомыслящий человек не может быть рабом. Поэтому схватка — единственная альтернатива рабству.

— Но как сражаться с тем, кого боишься, ведь ты этого боишься?

— А какой смысл сражаться с тем, чего не боишься? Сражаться можно только с тем, что вызывает у тебя страх. Храбрость нужна не супергероям, которые знают, что они сильнее других и им нечего бояться. Храбрость нужна обычным людям, которые знают, что они слабее, но все равно идут в бой, потому что иначе нельзя. Поэтому во всех сказках главный герой храбр только потому, что он слабее великанов и драконов, но все равно объявляет им бой. Великан не может быть храбр — ему некого бояться.

— Как вам удается все время говорить парадоксами?

— Любая мысль парадоксальна. Чтобы что-то сказать по-настоящему, до конца, то есть выразить мысль наиболее полно, нельзя делать ее законченной. Потому что как только ты заканчиваешь мысль, ставишь точку, у слушателя создается завершенный мысленный образ того, что сказано, и он автоматически исключает из этого образа все, что не сказано. Но никакая мысль не может быть высказана полностью, если в нее не включить того, что в ней не сказано. Потому что любая мысль содержит в себе больше, чем выражено в словах. Следовательно, мысль, чтобы быть полной, должна быть незавершенной. Чтобы придать мысли полноту, нужно поставить после нее многоточие…

— Как вы пишите книги?

— Их трудно не писать. Я пишу постоянно, даже в перерывах между работой – диктую текст машинистке, пока курю трубку. Слова — это единственное, что я создаю.

— Такое ощущение, что у вас есть мнение обо всем. Вы пишите об истории, о религии, о политике, о литературе. Вы — специалист во всех этих областях?

— Боже упаси. У меня даже нет формального образования. Как правило, именно специалист так узок, что не имеет мнения ни о чем, кроме своей узкой области. Но, в конечном итоге, не умея взглянуть на вещи шире, он до конца не понимает даже то, в чем должен бы разбираться.

— Вас не смущает то, что у Вас нет формального образования.

— Знаете, в Англии введение обязательного формального образования по времени совпало с отменой преподавания в школах основ христианской веры. Парадокс в том, что как только мы решили, что нашим детям не нужна истина, мы тут же решили, что им обязательно нужно учиться… Чему? Поэтому-то система и пытается доказать свою состоятельность, меняя программы и методики чаще, чем учеников в классе.

— И еще один, последний вопрос: «Человек, который был четвергом» начинается как детектив, а кончается как полная мистика. Почему вы выбрали такой конец?

— Я его не выбирал. Это естественный конец. Все в жизни начинается с видимых нитей, связывающих явления, и любой детектив это, прежде всего, наблюдение за понятными, логическими связями между вещами. Но когда клубок смотан, и ты приблизился к разгадке, ты должен понять, что разгадка еще более таинственна, чем нити, к ней ведущие. Понять, кто совершил преступление, это одно, а понять природу того, кто совершил преступление, это другое. И, наконец, понять свою собственную природу — это третье. Когда детектив кончается разгадкой, читатель удовлетворенно откладывает книгу и преспокойно берет следующую, потому что предыдущая исчерпана. В ней все на поверхности. Но когда детектив кончается загадкой, читатель еще более удовлетворенно откладывает книгу и погружается в раздумья, понимая, что недосказанность дает ему гораздо больше, чем жирная точка.

В этот момент мы достигаем края большого поля, и случается то, чего я все время опасался. Необъятная фигура вдруг отрывается от земли в очередном прыжке через лужу и уже не возвращается обратно, но, попирая законы притяжения, начинает, покачиваясь, с веселым смехом подниматься к небу подобно воздушному шару причудливой формы.

— Я вам помогу опуститься, — в испуге кричу я, и протягиваю вверх руку. Он крепко хватает мою руку, но вместо того чтобы опуститься, начинает медленно, но верно утягивать меня за собой и я, преодолев земное тяготение, воспаряю вместе с ним в неведомые дали.